|
Описание персонажа
Отношения с персонажем:
От Мэдисон:
Учитель, вернувший ей сборник стихотворений Бодлера, украденный у учительницы французского языка, навсегда стал для Мэдисон тем, кто непоправимо разрушил хрупкие границы, отделяющие стремительное взросление от полной зрелости. После смерти отца Мэдисон, хотя и осознавала, что вряд ли уже сможет быть счастливой и любящей дочерью, отчаянно хотела воссоздать потерянную семью. Джеймс был ее шансом, ее надеждой на искупление, путем к прощению Алессы, лазейкой к исцелению и счастью. За несколько недель она возвела его в абсолют, в титул бога и спасителя, помеченного, сберегаемого «для себя». Тогда она просто желала приблизить его к себе, неважно в каком качестве. Надежда на то, что он сможет понять весь ужас ее положения, была ослепляющей, и Мэдисон решила, что не отпустит его - первого человека, которому захотела дать шанс увидеть умирание своей души.
Что же касается самого Джеймса, он, вероятно, никогда по-настоящему не понимал, что происходит в семье Монтгомери. Ни слухи, ни затравленные взгляды одноклассников Мэдисон, ни пересуды о произошедших в школе несчастных случаях не внушили ему желания опасаться этой трогательной хрупкой девочки и ее матери. Он был тем самым катализатором, по вине которого Мэдисон почувствовала себя женщиной, равной ему - и женщиной жестокой, способной на самую ужасную подлость и убийство. После произошедших событий он впервые увидел в ней монстра. Она стала его демоном, его виной, его ночным кошмаром. Спустя годы часть его жаждет увидеть в подросшем ребенке следы того безумия, что разрушили его жизнь, и потому, возвращаясь в Нью-Йорк, Джеймс надеется на то, что обстоятельства дадут ему моральное право ненавидеть юную женщину, которой стала девочка с горящими безумием глазами из его воспоминаний.
От Алессы:
Когда-то в прошлом Алесса уже бывала на месте Джеймса – имея семью и крепкий (как казалось со стороны) брак, она все-таки решилась на такой шаг, как измена, окунувшись с греховным удовольствием в пучину погони за адреналином и наслаждением, но на этот раз ей выпала иная роль и, честно говоря, она не задавалась целью соблазнить учителя своей дочери, нет – все случилось спонтанно, с подачи самого мужчины. Узнав позже детали его семейного положения, на какой-то миг Алесса даже почувствовала некоторый дискомфорт, но совесть ее не мучила, нет – в конце концов, она не задумывалась о том, чтобы увести мужчину из семьи и перевести их странный роман на «новый уровень». Скорее всего, что об этом не задумывался и сам Джеймс, несмотря на то, что он и только он всегда был инициатором новых встреч с Алессой. В каком-то смысле они – зеркальное отображение друг друга, их во многом схожие судьбы, характеры, сокрытое от глаз знакомых различие внешнего спокойствия, открытости и внутренней жажды постоянного развития и, в некоторой степени, риска. Все это просто не могло привести их к спокойной или, что еще маловероятнее, счастливой развязке.
Описание персонажа:
Это – среднестатистический американец, который небезосновательно считал, что его жизнь действительно удалась. Посудите сами – любимая жена, крепкий брак, здоровый ребенок, крыша над головой и прочие блага цивилизованного мира в свободном доступе и, конечно же, работа, приносящая удовольствие и удовлетворение. Но смогла ли выдержать эта идеальная картинка череду непредсказуемых и, чего скрывать, страшных событий, с которыми пришлось столкнуться лицом к лицу Джеймсу Филдсу? Увы.
История этого мужчины – это история о том, как в одночасье можно потерять все, не осознавая даже в какой именно момент все стремительно покатилось по наклонной вниз. Внимание потенциального игрока мы, прежде всего, хотим сосредоточить на той части его биографии, которая имела место быть в 2011 году, и будет развиваться далее после продолжительной паузы уже в режиме реального времени (или флэшбеками, в зависимости от скорости отклика на заявку). Итак, пройдемся по пунктам, которые помогут Вам сложить перед глазами общую картинку того сюжета, который мы предлагаем.
- Как уже упоминалось выше, скорее всего, Джеймс – коренной американец, ровно как и его жена (на 2017 год уже пять-шесть лет как бывшая). Наличие каких-либо семейно-детских драм будет здесь не совсем уместно, хотя это не принципиальный момент.
- Со своей женой он, скорее всего, учился вместе в старшей школе – там они начали встречаться, поступили в один и тот же университет, сыграли свадьбу и узнали, что скоро станут родителями. В каком-то роде у Джеймса с его женой история та же, что и у Алессы и ее мужа, и это сыграет немаловажную роль в их взаимоотношениях.
- До работы в школе HSMSE на Манхэттене преподавал литературу в одной из школ любого другого боро Нью-Йорка, но то была школа для проблемных детей, и этот опыт Джеймс сам называет «бесценным» по многим причинам, и, возможно, он бы остался на прежнем месте работы, но они с женой решили улучшить условия своей жизни и переехали в более просторную квартиру, в более престижный район города.
- На работу в HSMSE Джеймс пришел в 2011 году; Мэдисон на тот момент была ученицей девятого класса, его сын – на класс младше, и вместе с переводом отца, был переведен в ту же школу.
- Мэдисон с первого урока заинтересовала мистера Филдса, и далее его интерес только разгорался сильнее – апогеем всего стал день, когда на парте своей ученицы он увидел корешок книги одного из любимых писателей, а именно – Бодлера. И это было отправной точкой, началом тонкой игры на человеческих чувствах, причем дирижировала именно маленькая (маленькая ли?) Мэдисон.
- Впрочем, на маму своей ученицы мужчина тоже обратил внимание – еще на празднике по поводу начала учебного года. Череда их официальных встреч с Алессой в конечном итоге привела к тому, что Джеймс предложил… Провести время вместе – сначала это был ужин в компании с Мэдисон, а далее… Условно это можно назвать свиданием, хотя сам Филдс до последнего отрицал наличие влечения к матери Мэдисон, но продержаться долго не смог. Спонтанная встреча в пределах квартиры Монтгомери закончилась внезапной близостью с Алессой.
- Все казалось проще некуда – роман школьного учителя и матери одной из его учениц, но ни Джеймс, ни Алесса не понимали, что на самом деле были частью идеального плана… Мэдисон. Мэдисон, которая, впрочем, в какой-то момент сама перестала видеть в мистер Филдсе учителя и потенциального отчима, и стала испытывать к нему те же чувства, что и ее мать, но пропущенные через призму ее извращенного и отнюдь не детского сознания.
- В погоне за вниманием объекта своего вожделения, Мэдисон была готова на все, в том числе на манипуляции теми, кто не имел никакого отношения к сложившемуся «любовному треугольнику», но все же от этого пострадал. Например, сын Джеймса, смерть которого (самоубийство при весьма странных обстоятельствах) помогла мужчине в каком-то смысле «прозреть», но, увы, слишком поздно.
- Развод с женой на фоне общей трагедии был лишь делом времени – сломленный и искалеченный, Джеймс Филдс исчезает из города и жизни обеих Монтгомери, и это было похоже на бегство; ни Мэдисон, ни Алесса никогда не задумывались о том, что когда-то встретятся с этим мужчиной снова. Но 2017 год преподнес им несколько сюрпризов, в числе которых была и встреча с одним старым знакомым, вернувшимся в Нью-Йорк с одной единственной целью – заглянуть в глаза своему подросшему демону и его маме.
*Все детали и более подробный рассказ о взаимоотношениях внутри треугольника – лично тому, кто захочет попробовать себя в шкуре мистера Филдса, ровно как и планы на сюжет в настоящем времени.
Характер:
- Открытый нрав, слегка ироничная, не слишком голливудская улыбка - все это делало Джеймса этаким идеальным учителем, лучшим другом детей и их родителей, американской мечтой в приятной обертке. Преподавание всегда было его призванием: он без труда находил язык даже с самыми проблемными, самыми закрытыми детьми.
- Впрочем, кое-какие демоны есть и были даже у него - не зря же он рискнул хорошим местом и семейным благополучием ради красивой вдовы. Стоит кому-то копнуть чуть глубже, и на поверхность покажется неуемная жажда движения, неприятие обязательств и тонкий конфликт с самим собой. Джеймс дорожил своей семьей и безмерно любил сына, но его вспыльчивый, полный какого-то отнюдь не семейного запала характер совсем не способствовал сохранению мира внутри их дома.
- Внутренний вызов, подспудная жажда конфликта, лукавые усмешки и искрящие смехом глаза - вот каким он был, но все это, конечно, не делало его маргиналом, плохим отцом или мужем. Всего лишь - «особенным», тем, кто думал, что может читать в душах людей - тем, кто ошибся.
- Этакий типичный американец, он любил баскетбол, волейбол, гордился национальными героями, но - как ни странно - питал слабость к поэзии, мрачным строкам Бодлера и вызывающей эстетике декаданса. Возможно, поэтому он уехал из Нью-Йорка, не попытавшись отомстить семье Монтгомери. Джеймс никогда не был мстителем в сияющих доспехах. Его тонкий юмор и лукавые улыбки не могли ранить вдову и ее юную дочь.
- Причина того, почему в настоящее время Джеймс может находиться на грани слома, в том, что он до сих пор винит себя в смерти сына. И еще - хотя это заставляет его ненавидеть себя еще больше - винит Мэдисон.
| |
|
Ваш пост
пост от Алессы (с участием Джеймса) - Уж простите, что я так сразу, мистер Филдс, но я весь вечер гадала: о чем же Вы хотели поговорить со мной? – Алесса все еще старалась как можно реже встречаться с мужчиной взглядом, чувствуя, как ее переполняет легкое необъяснимое смущение. Ей казалось, что он запомнил, как эта женщина буквально не сводила с него глаз на концерте, посвященному началу нового учебного года, и, если так оно и было, то в данный момент ситуация могла перерасти из разряда «приятно-интригующей» в «неловкую». Волнение, которое, впрочем, для глаза стороннего наблюдателя и того, кто с Монтгомери ранее не имел возможности общаться довольно близко, было неуловимым, она предпочитала прятать за легкой тенью улыбки, намертво приклеившийся к ее губам – как много можно в нее вложить! И уважение, и приподнятое настроение, и исключительное внимание, вместе с готовностью прислушиваться к каждому сказанному слову. Филдс, кстати говоря, тоже улыбался, хотя Алесса полагала, что иначе ему просто недозволенно вести себя с родителями учеников этой школы – для своего ребенка они с Эйданом, вне всяких сомнений, выбирали такое учебное заведение, в котором от сдержанного лоска и изящной роскоши в пору почувствовать, как сводит судорогой скулы; для своего ребенка они с Эйданом, вне всяких сомнений, выбирали только лучшее из той «продукции», что представлял им современный мир, и это касалось не только одежды, обуви и прочих материальных благ, предметов первой необходимости, но и всего остального, что имело хоть какое-то отношение к Мэдисон, и, если бы была воля Алессы, она бы потратила столько свободного времени, сколько потребовалось, чтобы побеседовать с каждым из преподавательского состава школы и сделать вывод о том, пригодны ли они для работы с ее дочерью. Наверное, это было бы очень кстати, но отнюдь не для сохранности психики Медисон (ведь в ее милой, темноволосой головушке уже давно не осталось того, что можно и нужно было бы сохранить, только откуда это знание у Алессы?..), а для того, чтобы сохранить ее молодым специалистам – они не виноваты в том, что в современное общество и некоторые семьи отлично выполняют роль инкубаторов для настоящих чудовищ; их в толпе сразу и не разглядишь, потому что, если верить страшным сказкам, чудовища больше всего на свете любят прятаться в детских шкурках, принимая облик того, на кого сразу и не подумаешь.
- Можете называть меня просто Джеймс, - мужчина улыбнулся в сторону Алессы через плечо, пока ловко справлялся с ключом в замочной скважине двери, ведущей в кабинет – золотистая табличка с выгравированными инициалами ослепляла своей глянцевой чистотой, играя одновременно и роль зеркала, в отражении которого Монтгомери впервые встретилась взглядом с Джеймсом – они замерли на мгновение, смотря друг на друга посредством чертовой таблички, а потом синхронно усмехнулись, понимая, что на этом все неловкости первой встречи остаются позади. – Прошу Вас, миссис Монтгомери, - подчеркнуто официально и вежливо, создавая контраст между своей фамильярной просьбой обращаться к нему по имени, Джеймс жестом пригласил женщину пройти внутрь, пропуская ее вперед, а затем осматриваясь, безлюдны ли коридоры или их с Монтгомери уединению нашлись внезапные свидетели. Алесса внимательно наблюдала за тем, как маячит на периферии ее зрения фигура преподавателя и отмечала про себя, что в его мотивах есть что-то личное, никак не касающееся Мэдисон или ее успехов (о неудачах и речи не было, поскольку даже будучи матерью, не знающей почти ничего об увлечениях своего ребенка, Алесса точно помнила о страсти Мэдс к чтению и литературе, которую мистер Филдс и преподал). Оставалось только суметь распознать их верно, не «покупаясь» на ту ширму, что с минуты на минуты выстроит перед ней мужчина, ссылаясь на какие-то рабочие моменты.
- Я рад, что Вы смогли найти время для визита, миссис Монтгомери, - Джеймс обошел стол и занял полагающееся ему место, надевая очки и раскрывая лежащую перед ним записную книжку. Помимо стопки тетрадей и листов, исписанных сплошь и поперек мелким, похожим на рассыпанный бисер почерком, явно принадлежащим взрослой уверенной руке, которой в жизни приходилось много, часто и быстро писать, а не детской, ведь дети либо выводят каждую букву, будто бы вырисовывая ее на холсте масляными красками, либо не стараются вообще, на столе лежали так же и книги – Алесса сразу же обратила на них внимание; мистер Филдс, судя по всему, был страстным поклонником французской поэзии.
«Интересно, это образовательная программа предполагает ознакомление на уроках с творчеством Гюго и Бодлера или же это инициатива исключительно преподавательская?..», - у Алессы и мысли не было, что эти издания лежат здесь для личного пользования, а потому она неодобрительно сощурилась, понимая, что, возможно, ровесникам ее дочери еще слишком рано приобщаться к французскому лирическому декадансу.
- Это было нетрудно, - отмахнулась Алесса, переводя свой изучающий взгляд с книг на мужское лицо. Джеймс крутил между пальцев ручку и не сводил с сидящей напротив него женщины глаз. – Так о чем Вы…
- Ах, прошу прощения, - он легонько прихлопнул по столу, будто бы неожиданный громкий звук помог ему вернуться «в реальность», - Я даже не знаю, с чего стоит начать, - усмехнулся Джеймс и потер переносицу, собираясь с мыслями, - Обычно я не начинал беспокоиться об этом так рано, ведь семестр только начался, и, признаться, я еще не успел даже запомнить всех своих учеников поименно, - он повел плечами в извиняющемся жесте, а Алесса рассмеялась, зажмурившись.
- Могу представить – в этом году, насколько я поняла, у школы стопроцентное заполнение классов, особенно – старшего звена, - их беседа напоминала переливание из пустого в порожнее, что начинало немного напрягать Монтгомери, не любящую напрасно тратить время, которого и без того вечно не хватало, но ей совершенно не хотелось показывать своей тлеющей незаинтересованности в разговоре, поэтому все, что оставалось делать – отшучиваться и кивать головой, – Но вы все же пригласили меня сюда, - она снимает пиджак и кладет его на колени, а затем придвигается чуть ближе; переводить взгляд на мужчину и вопросительно выгибает бровь: - Мне есть о чем волноваться… - секундная пауза, - Мистер Филдс?
Он усмехается, подмечая, что эта женщина достойна искреннего восхищения хотя бы за то, что неуклонно следует собственным принципам.
- Вам есть, за что быть гордой, - мужчина так же делает паузу и отвечает Монтгомери взглядом в упор, - Алесса, - идет ва-банк с целью, по всей видимости, обезоружить. Удивление на лице женщины говорит само за себя. – А точнее, за кого быть гордой… Как Вы думаете, Мэдисон согласится принять участие в городском конкурсе чтецов?
- Зависит от того, что Вы предложите ей зачитать… - задумчиво ответила Алесса, откидываясь на спинку кресла, - У моей дочери довольно специфический вкус в литературе.
- Я знаю, - Джеймс аккуратным движением руки подталкивает вперед, по направлению к Алессе, лежащую на столе книгу, на корешке которой выведено: «Les Fleurs du mal».
Монтгомери усмехается, но книгу берет – для того, чтобы освежить память, не для ознакомления. Когда ей было восемнадцать и под сердцем она носила свою дочь, то впервые прочла «Цветы зла» - если бы Алесса верила в тонкие материи, карму и то, что все предопределено судьбой, то сочла бы интерес Мэдисон к подобной литературе знаком, при том, к сожалению, дурным.
- Две тысячи одиннадцатый объявлен годом французской культуры, - продолжил Джеймс, - Поэтому увидев, что Мэдисон тяготеет к поэтам, вроде Бодлера, то подумал, что лучшего кандидата для участия в конкурсе мне не найти.
- А как же выпускники?
- А им это уже не интересно.
- С чего Вы решили, что это будет интересно Мэдисон? - усмехнулась Алесса.
- Я видел записи на полях в ее тетради, - Джеймс поднялся со своего места и обошел стол, опираясь о него ладонью, а вторую отправив в карман брюк, - …Демон мой; ты - край обетованный, - небольшая пауза, взгляд, который, кажется, мог бы просверлить на кудрявой макушке Монтгомери дыру насквозь. Взгляд, настойчиво требующий, чтобы женщина продолжила строку, - Где горестных моих желаний караваны…
-…К колодцам глаз твоих идут на водопой, - хором заканчивают Джеймс и Алесса; та поворачивается в сторону мужчины и в ее глазах плескается непонимание, смешанное с неприкрытым уже интересом.
- Sed non satiata.
- Немного не по возрасту, не находите? – усмехается Филдс, и Алесса хмурится, готовая уточнить, скрывается ли в этом вопросе обвинение, которое она считает совсем не уместным из уст человека, пусть и педагога, которого едва знает, но в этот момент раздается стук в дверь.
- Войдите, - несколько раздраженно отвечает Джеймс и отходит от стола, скрещивая руки на груди.
- Мистер Филдс, у нас… - на пороге стоит девочка, трясущаяся, как осиновый лист на холодном ноябрьском ветру, - М-мел кончился… Не одолжите?..
- Мэнди, ну что за вопрос! Пройди, возьми его вон там, на полках, в коробочке, - показывает рукой по направлению к доске за своей спиной и небольшого шкафа рядом с ней. Девочка кивает и семенит в ту сторону, с опаской почему-то оглядываясь на сидящую Алессу. Та почти не обращает на маленькую гостью никакого внимания – ее интерес всецело отдан Джеймсу и книге, лежащей теперь на ее коленях.
- Не знаю, на что Вы намекали, мистер Филдс… - несколько агрессивно начала Алесса, листая «Цветы зла», но ее снова перебили.
- Я намекал лишь на то, что любовь к хорошей поэзии у вас, судя по всему, семейное, миссис Монтгомери, - ему лучше бы прекратить улыбаться так ненавязчиво, но притягательно, потому что Алесса в который раз ловит себя на мысли о том, что теряет от этого выражения мужского лица концентрацию.
- Спасибо… - смущенно отвечает, распознавая в последней фразе Филдса комплимент уже не дочери, а ей самой, - Что касается участия Мэдисон…- она не договаривает, потому что в ушах раздается противных, глухой, скрипящий звук. Звук мела, скользящему по неровной поверхности доски. Алесса легко встряхивает головой и продолжает; ее пальцы напряженно впиваются в подлокотники кресла, - Я думаю, что Вам стоит поинтересоваться о мнении самой… - звук повторяется снова; женщина поднимает свой взгляд в сторону той самой Мэнди, которая стоит спиной около доски и медленно проводит крохотным кусочком по доске и от того, что она скользит по поверхности еще и собственными ногтями, весь кабинет наполняется противным скрежетом. Монтгомери сдерживается от того, чтобы повысить голос на девочку, всем своим присутствием здесь и сейчас мешающуюся, но мысленно явственно представляет, как встает, за несколько быстрых шагов сокращает расстояние между ними до минимума и, хватает маленькую паршивку за волосы на затылке, прикладывая ту пару-тройку раз виском о выступающий угол стола, чтобы она больше никогда, ни-ког-да не издавала этих отвратительных звуков. Внешне Алесса только чуть сжимает губы, - О мнении самой… - но по ушам снова проходит будто бы электрический разряд от скрипа, - Да сколько можно-то! – срывается женщина, яростно скидывая одну свою ногу с другой и тем самым топая каблуком по деревянному полу. Мэнди от неожиданности подпрыгивает на месте, а Джеймс разворачивается в сторону девочки и мягко дотрагивается до ее плеча, подталкивая к выходу:
- Мэнди, возьми несколько мелков и проверь их в классе, где у вас идет урок. Ну, давай, иди, тебя ведь все ждут, - и когда дверь за ней закрывается, то Филдс вновь обращается к своей гостье, - Дети…
- О, да… - кривит губы в усмешке Алесса, разжимая пальцы, которые до отметин сжали кожу дорогой офисной мебели, - Так вот… Я совершенно не против участия Мэдисон в конкурсах и других мероприятиях, но последнее слово – за ней. Уж простите, - пауза, - Джеймс, - Алесса сдалась, - В этом случае я настаивать не буду.
- Мне кажется, что настаивать не придется, - Джеймс внимательно наблюдает за тем, как Монтгомери поднимается со своего места. Она кажется ему слишком хрупкой, особенно для женщины своих лет – единственное, что выдает ее с головой, это уверенность в движениях; молодые и неискушенные особы зачастую ведут себя куда-более «дерганнее», в их привычках и жестикуляции нет выдержанной со временем грации.
- Что ж, в таком случае – была рада встретиться с Вами, - Алесса протягивает руку для прощания.
- До скорой встречи, миссис Монтгомери, - Джеймс легко сжимает женскую ладонь и подмечает, что она чуточку влажная; быть может, от волнения.
Он почти сразу же закрывает за Алессой дверь, но не отводит взгляда от окна, где внимательно следит за каждым ее шагом – за тем, как спускается по лестнице, за тем, как вспоминает, что оставила пиджак в кабинете и уже было решает вернутся, но… Что-то останавливает ее, и она скрывается за школьными воротами, бросая через спину беглый взгляд – чувство, будто бы знает, что Джеймс следит за ней, и это, если верить улыбке, тронувшей женские губы, кажется ей забавным.
***
Этим же вечером Алесса решает встретить дочь после школы – она ждет ее около парадного входа, сидя в машине и не отводя глаз от монотонной толпы, заполняющей крыльцо и школьный двор; возможно, она кого-то выискивает, а возможно, наоборот, надеется не увидеть. Впрочем, когда Мэдс садится в машину, это стает уже не столь важным.
- Как прошел твой день? – интересуется между делом женщина, целуя дочь в макушку. Они нечасто делятся друг с другом тем, что твориться у них в жизни, но сегодня без разговора не обойтись. В частности, уже около дома, прежде чем заглушить мотор и покинуть салон машины, Алесса озвучивает то, что гложет ее с момента, когда она вышла из кабинета мистера Филдса, - А как ты относишься ко французской поэзии, м?..
Но мозаика складывается воедино только вечером, когда Монтгомери, воспользовавшись тем, что дочь принимает душ, перебрала все тетради Мэдисон и ни в одних не нашла никаких записей на полях, и уж тем более – цитат Бодлера. И телефонный звонок с номера Джеймса теперь уже не кажется столь неожиданным.
- Да?.. - отвечает Алесса.
- Добрый вечер, я не разбудил Вас? – интересуется Филдс, и от его голоса у Монтгомери пробегают мурашки по спине, - Вы забыли пиджак…
- Да, я заметила это только тогда, когда была уже дома, - как можно серьезнее говорит Алесса, но скрыть проступающую и совершенно дурацкую улыбку у нее не получается.
- Завтра на школьном стадионе будут проходить соревнование по волейболу – приходите, - но, чтобы это не звучало, как завуалированное приглашение на свидание, Джеймс добавляет, - Там и отдам Вам пиджак.
- Я постараюсь.
***
Перед тем, как пойти спать, Алесса решила пожелать добрых снов и дочери. Она появилась на пороге ее комнаты со все той же странной улыбкой на лице – такой свою мать девочка не видела черт знает сколько времени.
- Мэдс, а ты случайно не знаешь, во сколько завтра у вас будут соревнования по… Волейболу, кажется… А то Джеймс… - она осеклась и рассмеялась, смущаясь собственным мыслям, ведь весь вечер только и думала о том недавнем звонке; чувство, что ее втягивают в увлекательную и интригующую игру воодушевляло и заставляло думать о чем-то, помимо работы, которой жила последние годы, - Мистер Филдс, я имею ввиду… Он должен передать мне пиджак, поэтому я должна понять, во сколько нужно будет быть завтра в школе. – Алесса взглянула на дочь, устроившуюся на кровати, и подумала о том, что неплохо было бы понимать, как Мэдисон относится к Джеймсу. Впервые в жизни Монтгомери было не все равно на мнение дочери. А это значит, что… Их всех ждет что-то интересное в обозримом будущем.
пост от Мэдисон (с участием Джеймса) Вы не замечали? У некоторых людей, стоит только им ощутить волнение - стоит только адреналину влиться в их кровь - ощутимо меняются лица. И тем зримее, тем заметнее эти изменения, чем охватывающий несчастного трепет сильнее. Лицо Мэнди, когда она вышла из кабинета - вышла, слегка подволакивая ноги, словно пол под ней был плавающим, а где-то вблизи раздавались сильнейшие вибрации - было похоже на расписанную чьей-то нетвердой рукой эмаль. Молочная бледность разлилась по ее щекам, все еще сохраняющим следы детской припухлости, и веснушки, в обилии усеивающие их, стали похожи на оставленные человеком пятна краски - или осколки некогда целостной и гармоничной структуры, словно следы шрапнели на стенах ранее мирного города. Мэдисон ждала ее там же, на лестнице, малоподвижная, инертная, напоминающая чем-то - возможно, очертаниями местами напряженного, будто бы схваченного некой привередливой болезнью тела - деревянную статую ребенка, запечатленного в ожидании чего-то за краем композиции. В руках Мэнди несла несколько мелков. Ее пальцы сжимали их лишь благодаря тому, что она до сих пор не решилась пошевелить чем-то, кроме несущих ее по направлению к Монтгомери ног. Поравнявшись с Мэдисон, она досадливо поморщилась, будто пронзенная внезапной остаточной болью, и бросила мелки на лестницу; в тишине коридора, замершего в ожидании очередного звонка или скрипа выпускающих учеников дверей, глухой дробный звук, с которым они приземлились на ступени, прокатился в разные стороны и ухнул вниз, чтобы затихнуть у ведущих на улицу дверей. На испещренных посеревшими от волнения веснушками щеках выступили красноватые пятна, свидетельствовавшие, возможно, об испытываемом ею стыде - мучительном и все еще явном. Мэдисон видела его в глазах Мэнди так хорошо, что вполне могла испытать полузабытые, почти полностью атрофировавшиеся, отпавшие за ненадобностью чувства, передающиеся как бы из рук в руки или же из уст в уста, будто по настроенному на определенную волну приемнику - поломанному и несовершенному.
- Как твои успехи? - спросила Мэдисон, улыбнувшись своей обыкновенной улыбкой. Ее маленькие, по-паучьи ловкие пальчики поправили выбившуюся из косы прядку. Мэнди отрывисто дернула плечами.
- Я взяла мел, - и она, как бы оправдываясь, показала на брошенные ею же, раскрошившиеся от столкновения с полом кусочки, обдавшие Мэдисон несколькими секундами ранее невесомым белесым облачком.
- Прекрасно. Что еще?
- Та женщина… и мистер Филдс… они говорили, - запнувшись и увидев в немигающих, скрытых тенью глазах Мэдисон закономерный вопрос, она торопливо, явно желая покончить с этим как можно скорее, продолжила, - Говорили, что тебя... что тебя, М-мэдисон, нужно о чем-то попросить. Спросить о мнении или что-то… что-то в этом духе.
На лицо Мэдисон легло странное, отдаленно напоминающее улыбку выражение, затронувшее не то одни только губы, не то все мимические мышцы до единой сразу. Знай вы ее лучше, вам определенно удалось бы проследить в этом выражении черты удивления, удовлетворения и любопытства, настолько сильно видоизмененные, что любые их признаки стали совершенно неузнаваемыми. Она беззвучно шевельнула ртом, похожим на широкую черную прорезь, и наконец кивнула.
- Иди, Мэнди. И не забудь мел. Нельзя, чтобы кто-то на него наступил и разнес грязь по нашей чистой школе.
Дважды просить, как правило, не приходится никогда. Все ученики, знакомые Мэдисон, в сущности, так или иначе желали одного и того же: никогда с ней не сталкиваться. Возможно, в ином месте все было бы иначе, но здесь, где в каждом детском лице - принесенное ленивым ветром благополучной жизни семечко очередной Мэнди или любого другого похожего на нее ребенка, она, Мэдисон Монтгомери, - единственное по-настоящему темное пятно на холсте.
В ту или иную сторону ее влекло отнюдь не течение школьной жизни. Потерянная в потоке учеников, она следовала всем его излучинам совсем не потому, что они совпадали с ее собственным маршрутом. Отклониться в какой-то момент - не так уж сложно, и вовсе не из-за того, что в кабинет литературы ее и ей подобных ведет расписание. Вокруг двери этого кабинета, вокруг блестящего номерка и резных очертаний имени реальность как бы изгибается, позволяя взгляду упасть на пространство грядущих событий, помогая воспроизвести в памяти голос, взгляд и даже лицо, с нуля построить картину, мельком подсмотренную чужими глазами. Когда несколькими часами позднее Мэдисон занесла руку, чтобы, как и подобает вежливой ученице, постучаться, ей казалось, что нет ничего, что могло бы заставить ее разделить созданную в воображении картину столь необходимого ей тройственного союза на несколько частей. Она впервые за несколько лет чувствовала себя настолько цельной, способной на созидание - и не могла отрицать, что ей это действительно нравится.
В кабинете литературы было шумно. Там, за плотным коконом отстраненности и равнодушия, существовали люди, плотной толпой, словно волны, накатывающие со всех сторон, окружившие единственного человека, способного не обмануть ее ожиданий - человека, необходимого ей самой куда больше их всех. Стайка старшеклассниц, почти сравнявшихся ростом и сложением со взрослыми женщинами, обступила мистера Филдса так плотно, что невысокой, хрупкой девочке, какой была тогда Мэдисон, осталось лишь следить за тем, как исчезают и появляются из-под век белки его глаз, словно отражения замутненной тучами луны, то и дело ухающей в штормящее небытие людских масс. Будь на его месте кто-то другой, натренированный, жестокий взгляд Мэдисон вскрыл бы его как жестянку, чтобы определить, как скоро он разочаруется в новой работе и устанет от внимания только-только осознающих свою женственность девочек. Но Джеймс Филдс не был «кем-то другим». Пойманный в фокус, он имел такие четкие очертания, что Мэдисон почти не видела ни окруживших его школьниц, ни чего-либо другого - одно лишь свечение и упорная, созидательная работа похожего на ее собственный разума. Прогремел звонок. Девушки встрепенулись, словно встревоженные голубки, и нехотя вспорхнули к двери, оглашая и без того до предела напоенный звуками воздух хихиканьем и прерывистыми вздохами. Проводив их рассеянным взглядом, учитель потер переносицу и, будто не узнавая, взглянул на Мэдисон. Она смотрела на него внимательным немигающим взглядом - и молча, почти неуловимо улыбалась.
- Вы с моей мамой успели договориться насчет моей книги? - спросила она быстро. Он возвратил ей улыбку - на этот раз чуть более лукавую, чем та, которая возникала на его лице словно в ответ на безмолвные просьбы очарованных новизной и молодостью учениц.
- Твоей книги, Мэдисон? - с нажимом переспросил он.
- Но вы не сказали ей, что я позаимствовала ее, - улыбка Мэдисон стала шире. Она могла бы и не спрашивать вовсе, потому что знала ответ на любой из своих вопросов еще до того, как переступила порог кабинета. Знала так же, как и то, что он не разочарует ее.
- Не сказал, - нехотя кивнул мистер Филдс. - По правде говоря, я хотел поговорить с твоей мамой совсем не о том, что ты… позаимствовала эту книгу. Скажем так, я ведь учитель литературы, а не следователь, верно? Думаю, ученикам неплохо было бы научиться различать кое-какие оттенки. Я хотел поговорить с твоей мамой не о том, что ты позаимствовала книгу - а о том, какую книгу ты позаимствовала.
- Это всего лишь поэзия, - помедлив, бросила Мэдисон, намеренно придавая своему голосу равнодушные нотки и буквально вырезая из своей памяти ту сладкую дрожь, которая охватывала ее при малейшем прикосновении к давно утратившей шик новой типографской печати обложке сборника. - В ней нет ничего страшного.
- Это не «всего лишь поэзия». Это Бодлер. Было неожиданно увидеть, что девочка вроде тебя уделяет внимание такой поэзии… да и твоя мама тоже была немало удивлена, - брови Мэдисон медленно сошлись на переносице, как если бы она на один шаг приблизилась к обрыву и не была уверена в том, что сможет предотвратить падение. - Но знаешь, что? Это замечательно. Вот, - он обошел стол, наколотый на внимательный, по-звериному настороженный взгляд Мэдисон, и извлек из ящика Книгу. - Я отдам ее тебе, если ты пообещаешь мне две вещи. Идет? Во-первых, не пытайся обмануть меня. Я не дурак, и умею различать, когда люди говорят о «всего-лишь» вещах и о том, чем одержимы.
Улыбка, вернувшаяся на губы Мэдисон, была в разы более жесткой, нежели та, с которой она пришла к нему несколько минут назад. Она сжала пальцами край парты и подалась вперед, с заинтересованностью и ожиданием рассматривая что-то, ведомое только ей одной, на самом дне покрасневших учительских глаз.
- А второе?
- Какое стихотворение твое любимое?
Мэдисон замешкалась. Ее взгляд, быстро брошенный на унизанный шипами уродливый цветок на обложке книги остекленел, и она замолкла, перебирая в памяти выученные некогда строки. На звездной карте восхищавших ее вещей тут и там отпечатались созвездия Бодлера - так много, что она и сейчас, наиболее приближенная к частицам его гения, разнесенным тончайшим слоем по страницам старого издания «Цветов зла», видела лишь искаженную картину, раздробленную на множество частей. Пытаясь собрать разбитое зеркало, никогда не угадаешь, какой осколок первым вопьется тебе в пальцы.
- Может быть, «Сплин». Не помню, какой по счету. Я - кладбище, чей сон луна давно забыла… - пробормотала Мэдисон, все еще глядя на обложку книги. Она не видела лица мистера Филдса, но кожей чувствовала всплеск его удивления и чего-то, отдаленно похожего на сочувствие.
- Интересно. Впрочем, что бы ты ни выбрала, это все равно Бодлер, - он вновь обошел стол и сделал шаг к Мэдисон, протягивая ей книгу. Не мучая себя сомнениями, она взяла ее и машинальным, вряд ли полностью осознанным жестом притянула ядовитый цветок к самому сердцу, как иной раз ребенок притягивает к себе любимую игрушку. - Ты не хотела бы познакомить с ним остальных учеников? Я не стану настаивать на твоем участии в конкурсе чтецов, но у тебя есть все шансы победить.
- Вас осудят. Это ведь школа, а мне даже пятнадцати нет. Организаторам может не понравиться, что вы знакомите детей с подобными книгами. И потом, я ведь ребенок. Ребенок не может понять то, что вы предлагаете мне зачитать. Заставить попугая выучить несколько слов и ждать, что он начнет понимать человеческую речь - не одно и то же.
- Ты и сама в это не веришь, - он усмехнулся. - И потом, я уже договорился о выступлении. Они поверят тебе, не сомневайся.
Под взглядом Мэдисон он напоминал великовозрастного мальчишку, совершившего шалость и крайне ею довольного: вокруг его глаз расползлись лукавые морщинки, свидетельствовавшие скорее не о возрасте, а о добродушном нраве, а по углам губ легли две мягкие тени. Помедлив, она кивнула. Книга у ее сердца едва уловимо - почти воображаемо - подрагивала вместе с каждым его ударом, словно живое существо, пригретое теплом человеческого тела.
- Ладно. Но… могу я выбрать другое стихотворение? Им ведь будет все равно, любимое оно или нет.
Учитель задумался. Ненадолго - на секунду или около того. Казалось, он ждал ее сомнений еще до того, как она заговорила о них, ждал больше, чем удивления по поводу того, что на юношеском конкурсе чтецов маленькая девочка вдруг сильным голосом начнет декламировать Бодлера. Смягчившимся лицом, на котором следы усталости были не более чем занесенными песком отпечатками человеческого присутствия, он обратился к ней и медленно кивнул.
- Поговори об этом со своей мамой. Может, вы придумаете что-то вместе.
Губы Мэдисон тронула улыбка.
- До свидания, мистер Филдс. Спасибо за книгу. И за предложение тоже спасибо, - произнесла она наконец, отходя от парты к двери. Нити, которыми она прошила свою кожу - нити, сплетенные для того, чтобы привязать ее к живому человеку, натянулись - за эти несколько минут они стали во много раз толще и прочнее, чем те, которые она вдела в иглу совсем недавно. Этим вечером, садясь в машину матери - в машину, насквозь пропахшую ее духами, набитую, словно чучело, тяжелыми мыслями - она будет чувствовать, как натяжение, связывающее ее с реальным миром, отпускает, превращается в чувство уверенности и спокойствия, претерпевая томительно прекрасные метаморфозы. Дежурный поцелуй Алессы еще никогда не был таким терпимым, как тогда, в тот вечер, когда Мэдисон уносила в своей школьной сумке украденную, конфискованную и возвращенную книгу, впитавшую память о человеке, которого она рано или поздно заставит понять. Вам стоит запомнить одну вещь: понимание - совсем не то благо, которым мы все обладаем с рождения. Бывает так, что его необходимо выстрадать. Она будет терпелива: терпима к поцелуям матери, ее слабости и слабовольному разуму, к мистеру Филдсу и шорам на его глазах. Она срежет все наносное, соскоблит кожу этой утомительно мерзкой жизни, чтобы открыть взгляду плоть, кровь и внутренности тела, называемого будущим. Когда Алесса задаст первый выбивающийся из стройного ряда ничего не значащих проявлений материнской заботы вопрос, Мэдисон улыбнется, прижимая к себе портфель, и ответит:
-Прекрасно. Все, что ты хочешь узнать. Все прекрасно.
Она не думала, что Алесса поймет - да это и не было нужно. Маятник завис в крайней точке своего путешествия, отсчитывая секунды до того, как пустится в обратную сторону. Случится ли что-то, когда он достигнет середины, или чуть позже? Мэдисон не знала. Иногда она просто наслаждалась чувством того, что что-то может идти и без ее участия: мир за пределами черного кокона, там, где не было шепота ее черных, как сажа, мыслей, редко казался ей таким живым, как в тот день, когда она вдруг решила, что может измениться.
* * *
Конечно, Мэдисон знала, что порой Алесса проявляет к ее жизни полярное обычному равнодушию любопытство, столь же нездоровое, как и упрямое пренебрежение. Однако тогда, увидев свои неровно, явно наспех сложенные тетради - те, в которых мать наверняка рылась - она пришла в необъяснимый восторг. Алесса напоминала собственной дочери растревоженное живое существо: в ее голове скрывался медленно увядающий улей с зачахшей королевой и тысячами мертвых пчел, и если ранее Мэдисон наблюдала за его жизнью с интересом пчеловода, пытающегося угадать, когда движение этого единого организма прекратится полностью, то теперь, обманутая в своих предположениях, она радовалась как ребенок, которым, кажется, некогда и была. Медленно ворочавшиеся в затуманенной голове мысли Алессы Монтгомери пришли в движение, больно жаля ее любопытство и придавая ей неуловимое, почти призрачное сходство с собственной дочерью - гипертрофированным вариантом одного из возможных путей ее развития. И Мэдисон не могла подавить в себе сдержанную радость.
Улыбка, заморозившая губы Алессы в одном положении на целый вечер, была первым предвестником происходящих в их доме перемен. С ней она вошла в комнату Мэдисон, когда та уже была в постели, задумчиво обводя своими маленькими, все еще детскими пальчиками контуры напечатанного на обложке «Les Fleurs du Mal» шипастого цветка. Появление матери в ее комнате, кажется, ничуть не потревожило ее: она не попыталась ни спрятать, ни убрать книгу со своих колен, ни даже прикрыть название ладошкой. На заданный матерью вопрос Мэдисон лишь безмятежно улыбнулась и пожала плечами, всколыхнув блестящий поток вьющихся черных волос.
- Ты ведь знаешь, я не очень спортивна. Но нас действительно завтра ведут по… - она, очевидно, хотела произнести слово «поглазеть», но в последний момент, взглянув на улыбающуюся мать, отчего-то исправилась, -…поболеть за старшеклассников на волейболе. У них завтра первая игра. Мистер Филдс тоже будет там. Я могу помочь тебе найти его, - взгляд Мэдисон, направленный прямиком на мать, все еще был непроницаемо-черным: полумрак погруженной в полудрему детской спальни изменил их до неузнаваемости, но теперь, помимо меланхоличного равнодушия, в них было нечто осознанное, лежащее прямо на поверхности - некий вопрос, предложение, сделка, многоликое «что-то», предлагаемое этой маленькой хрупкой девочкой своей воодушевленной, но все еще растерянной матери. Здесь, за закрытой дверью, в абсолютной тишине пустующего дома, в первый раз - а будет это не единожды - решилась судьба Джеймса Филдса.
Мэдисон улыбнулась и взяла Алессу за руку, будто впервые за эти годы смягчившись. Заключенная между ними - и Мэдисон с самой собой - сделка скрепилась слабым давлением детских пальчиков на холеную женскую ладонь.
- Все будет нормально, - она на секунду выпустила руку матери и вновь положила пальцы на обложку книги. - Останься на игру, многие родители так делают. Тебе понравится. У нас сильная команда. А пока вот, - Мэдисон вложила сборник в ладонь Алессы и настойчиво сжала ее пальцы вокруг корешка. - Выбери то, что понравится больше всего.
Ей не требовалось - да и, будем честны, не хотелось - говорить что-либо еще. Та близость, которая воцарилась между матерью и дочерью на эти мгновения, не была похожа ни на что, связывавшее их сих пор, и Мэдисон вовсе не желала портить ее пустыми словами.
Когда Алесса ушла, девочка приподнялась, а затем медленно выпрямилась, напряженно вглядываясь куда-то в темноту своими угольно-черными глазами. Злость и - отчасти - безумие придали ее лицу почти пугающую, неуместную зрелость, а исказившее их после жестокое веселье, казалось, принадлежало совсем другому человеку. Упершись в матрас сжатыми в кулаки руками, Мэдисон тихо, раскатисто рассмеялась.
- Слышала? - прошептала она в пустоту. - Я сделала это сейчас, и сделаю это завтра и послезавтра, и через неделю, и через месяц. Ты - не я. Я другая, и он другой, он понимает это. Все изменится, все уже меняется. Уходи. Убирайся.
Она замолкла, бессильно откидываясь на подушку. Болезненно сухие глаза моргнули, и темнота, сквозь которую Мэдисон так хорошо видела лишь секунду назад, схлопнулась, как вода в колодце, отрезая ее от того, что находилось там, на противоположной стене, где, все еще целое даже после того, как она много раз порывалась его разбить, висело зеркало.
| |
